Последние остатки тепла; солнце гаснет отблесками по стеклам – расплавленный металл.

Покрывало полночи – темная вуаль, прорехи меркнущих звезд; едва-едва различимы на небосводе. Черные (красные) вороньи глаза, вперившиеся во мрак. Безлюдные улицы утопают в тишине.

Марлен разлепляет веки; мир с щелчком сдвигается с места, комната наполняется жизнью. Тихо шелестят легкие полупрозрачные занавески из белой тюли, шипит магнитофон, с усилием вылавливая радиоволны местных станций. Тикают часы. Редкие капли воды ударяются о керамическую чашу раковины в ванной комнате.

Время (уже) пришло.

Она поднимает себя с кровати с усилием; в затекшие руки иглами впивается кровь. Голова кружится от голода и язык присох к глотке от жажды. Слишком долго; Марлен укоряет себя за непредусмотрительность, смахивая с лица черно-белые пряди, протирая уставшие глаза пальцами. Меж черных ресниц застывают блестящие капли слез, похожие на осколки хрусталя.

Это ничего не значит.

Острые геометрические формы; круги, вписанные в квадраты. Изящность – в простоте. Сложность – в идеальных узорах, насеченных на полу и стенах. У нее нет подходящих инструментов для войны; только она сама. Красное на черном, черное на белом… Бесконечность меж цветовых граней, там, где восприятие – слияние перспектив.

Марлен смотрит на себя в зеркало, осторожно поправляет безупречный костюм; поглаживает серебристые запонки и изысканное колье с каплями рубинов, мелких, как бусины капиллярной крови. Первое впечатление; это важно.

Она позволяет себе выдохнуть, заправляя седые локоны за ухо; немое принятие вызова. Будь готова к битве (всегда). Отточенные движения, столь же четкие, как подтвержденные теоремы – столь же лаконичные, как спартанские ответы; голос не дрожит. Марлен чувствует в себе сталь и серебро.

Вспышка слепит ее, но она держит глаза распахнутыми; нечего страшится. Невольно слезятся глаза, и непрошенная влага катится по щекам. Быть – это выбирать; принимать решения и их последствия.

А теперь – иди, с гордо поднятой головой; по дороге, усланной чужой кровью, чувствуй, как Смерть дышит тебе в затылок, не страшись кинжалов тех, кому вверяешь свою жизнь и растворись в доверии к чему-то большему, чем ты есть.

Марлен сжимает ладонь в кулак, возносит руку над собой; последние слова утопают в набате марша, дребезжащего внутри черепной коробки.

– Назовись, ибо я призвала тебя, сразиться на своей стороне, – Она отирает ладонью, закованной в белоснежную перчатку, взмокшую щеку. – а ты откликнулся на мой зов.

Темный силуэт в интимном полумраке; высокий и статный. Широкая спина незнакомца скрывает дверной проем в соседнюю комнату; и Марлен усмехается одними губами, густо накрашенными темно-бордовым, как настоявшееся вино.

– wir schaufeln ein Grab in den Lüften da liegt man nicht eng…

Мир вздрогнул; еще несколько мгновений Марлен казалось, что само время застыло на месте – и вот снова начинает свой ход.

Перед ней высился мужчина, чье сложение было идеальным, а лицо – не имело изъяна. Рыжие космы ниспадали на его широкие плечи, а в неприлично внушительных ладонях он зажимал эфес двуручного меча. Гордая осанка, хищный взгляд и легкая улыбка – он был воином, прошедшим сотни битв; и все в этом существе кричало об этом.

– Марлен Мейерхольд. – Коротко кивает она, позволяя себе сделать шаг навстречу. Высокий и острый каблук стуком ударяется о лакированный паркет. – До конца этой схватки (и, быть может, до нашей общей кончины) я твой Мастер. – Глухим, тонущим эхом, ее низкий голос шелестит по комнате, растворяясь туманом; почти шепотом.

Дамокл.

Развоплощает оружие. Шаг навстречу; ближе и ближе – почти непозволительно. Нависает над ней, и золото глаз режет Марлен лицо; она поднимет подбородок и любезно позволяет взять ее за руку, обжечь материальным дыханием обнаженное запястье, и – конечно же, – коснуться губами плотной ткани. Удивительно вежливый жест для человека совершенно иной эпохи.

– Верно подмечено. – Марлен вытягивает руку из деликатной хватки мужчины, позволяя себе обойти Слугу кругом, будто покровитель, оценивающий гладиатора, смиренно выставленного на демонстрациях в лудусе. – Боюсь, что с тех пор, как мой родной язык был тебе знаком – он претерпел колоссальные изменения. – Магичка кривит лицо; и бордовая ухмылка похожа на сожаление.

Коротко кивнув – самой себе – она осторожно подходит к деревянному трюмо, на котором уже заготовлен поднос с двумя бокалами и бутылкой вина, торчащей из кулера, наполненного льдом. Процесс призыва слишком изматывающий, чтобы не отметить его успешное завершение.

Слегка покрытая изморозью – от эманаций магии – мутно-зеленое стекло приятно холодит пальцы; несколько отточенных, безупречных движений и Марлен разливает насыщенно-пурпурную жидкость в бокалы на тонкой высокой ножке.

– А теперь… – Женщина в один широкий шаг оказывается рядом с Дамоклом. – Поведай мне. Чего желает славный воин? – Осторожно соприкасаясь стеклом о стекло, мурлычет Марлен, позволяя себе пригубить пьянящий виноградный напиток.

– Что заставило тебя очнуться?

– И каково это… Быть теперь здесь.

Марлен долго смакует на языке – вопрос и вино; в полуприкрытых алых глазах скрываются ответы, но они, как неуловимые морские чудовища, погружаются ближе ко дну, таясь и выжидая своего часа. Когда-нибудь мир вновь увидит титанов, спящих в объятиях океанов; когда-нибудь земная твердь вздрогнет, и дыхание гигантов обожжет воздух.

Чужие воспоминания уносили ее к устью Рейна, к племенам Римской Галлии, к военным шатрам, штандартам с золотыми орлами, к привычному ей запаху осенней сырости и вековых сосен, отпускающих свои пики в небеса, подобно тысяче башен. Марлен казалось, что она чувствует на коже ссохшуюся синюю краску, смешанную с глиной; она стягивала кожу.

В ее голове, что в бурлящем котле, смешивалось настоящее, прошлое и будущее; тонкие красные нити переплетались и завязывались в узлы, рвались, а потом новые волокна материализовывались, превращаясь в паутину.

– Философский вопрос, мой Слуга. – Мейерхольд вновь касается губами стекла, едва пригубив легкого вина; насыщенный цветочный вкус, с нотами миндаля и изумительной кислинкой на кончике языка. – И, все же, я думаю, что это… Любопытство.

Это опасное зелье – из страха, сомнений, чувства неизвестности, бессилия, невозможности прикоснуться к чему-то по-настоящему величественному; это бесконечная темнота – черный лес, где ты слепо блуждаешь, с осторожностью жертвы, откликаясь на звуки опасности – съеживаясь, прячась, унимая дрожь и биение хрупкого человеческого сердца.

– Мой род когда-то был могущественен, но, как и все, что есть под небесами, пройдя зенит, неизменно угасает. – Марлен возвращает свой бокал на трюме, обходя скромные свои владения в сем непримечательном уголке мира, и присаживается на край кресла, обитого светлым велюром. Подпирая ладонью подбородок, Мейерхольд с легким флером тоски смотрит на своего собеседника, изучая его с тем же любопытством, с которым он позволяет себе наблюдать за ней.

– Сотни лет, проведенные в тени сильных мира сего, что оберегают тайны от чужаков, подобно плотоядным ящерам утомляют даже самых терпеливых… Мне, безусловно, не чужда жажда богатства и славы, но в первую очередь мое нутро волнуют иные материи. Знания – вот ключ к победам.

Марлен изящно стягивает со своих ладоней перчатки, кладет их рядом с собой и легким мановением пальцев подзывает Дамокла к себе.

– Ты – умелый воин, битвы принесли тебе известность, и тысячи глаз обращены были к твоему величию. – Тень улыбки скользит по ее лицу. – Однако думаю, что не новостью будет, что войны выигрываются не только мечом и грубой силой.