Современность поражала размахом жизни простых граждан: от мест их обитания до образа жизни. Вечно спешащие, вечно снующие повсюду, недовольные, ворчащие, с пролитым на дорогой костюм кофе и незаполненным отчётом и множеством других деталей современной жизни.

По меркам эпохи Хассана Гринвейл вполне мог считаться крупным и густонасёленным городом, просто раем для незаметного проникновения и слежки. Это могло бы быть отличным полигоном отработки навыков у самых преданных его последователей, однако Старец с горы оказался в этом месте совершенно не для праздного наблюдения за достижениями современного человечества.

Сейчас мудрец и проповедник, воплощающий собой само начало класса “Ассасин”, мирно сидел на деревянной лавочке возле крупного крытого рынка, что ныне зовут торгово-развлекательный центр. Одетый в не самую примечательную одежду, старик смотрел куда-то между вездесущими зеваками, что пользовались праздной возможностью испытать на себе все прелести уличной ярмарки в честь “международной недели истории”.

В какой-то степени это было даже печально, что все эти весёлые и активные люди даже понятия не имели о причинах проведения такого масштабного события, и, возможно, это будет стоить им жизней. Ассасин тяжело вздохнул, осмысляя всю бездарность от подобной смерти, что не служит высшей цели. Они могли бы обратиться к священному писанию, могли бы прикоснуться к лучшему в их жизнях, но увы, даже если бы они знали что рослый старик в чёрном дишдаше, с таким же чёрным куфия и массивной тростью готов помочь понять всю суть священного писания, то глобальный исход это не поменяло бы. В ночи этот город становится полем битвы за чашу пророка Исы между теми, кто ответил на зов глупцов и смельчаков, что зовут себя “Мастерами”.
И сам Хассан был одним из тех, кто откликнулся, и пришел он на зов как и подобает наставнику - смиренным и бдительным. Он мог бы позволить священной ярости заполнить свой разум и предать забвению каждого неверного, что рискнет осквернить реликвию пророка, даже если то была лишь копия, подобие истинного сосуда, но Ассасин избрал путь осторожный и сделал это не зря.

Прямо сейчас, где-то впереди, между торговых палаток идёт девушка, что источает огромную силу. Она не выглядит опасно, ведёт себя сдержанно и покорно, хотя иногда и проявляется в её жестах некая резкость. Вот только Хассан приметил её не из-за силы или жестов, но из-за слабого ощущения, что попросту не мог спутать ни с чем другим - запах смерти. То была не свежая кровь, не трупное разложение, но неизбежный покой столь близкий натуре Старца. Он следовал по пятам девушки со светлыми волосами, но не смел поднять взгляда на неё, лишь ощущал её тень рядом. Но как только та уселась за стол и принялась трапезничать, Первый сделал свой ход.

Старик медленно поднялся со своей скамьи, неспешно отряхнулся и медленно, чуть шаркая ногами по земле, пошел навстречу к неизвестной. На пути тут же оказался встречный поток людей, но короткого взгляда в глаза встречным прохожим хватало, чтобы те отступили. Даже сутулясь и опираясь на трость, Хассан превосходил ростом большую часть праздных зевак, отчего макушка его подобно песчаным барханам, возвышалась над этим морем из людей.

— Что за печаль разит столь юную особу, могу ли я узнать?

Простой вопрос, что возвышается на шумом городской суеты, из ниоткуда и на который, казалось бы, и отвечать не обязательно. Старик задал его, плавно опускаясь на свободное место по диагонали от девушки, как будто бы он просто занимал свободный столик. Голос его, сиплый, всё же был ещё наполнен некой силой, но главное сокрыто было тенью от натянутого на голову шарфа. И под этой тенью скрывалась пара зорких глаз, что направлены были прямо на девушку. Немигающий взгляд, что словно пытался проникнуть сквозь череп прямо в разум, а может и глубже, мог вызвать самые разные чувства. Что же сейчас испытывает эта юная дева: недовольство, страх, гнев? Быть может усталость всего мира? Хассан хотел ощутить её реакцию на себе, и потому более не пытался утаить своего интереса, и тот могильным холодом стал заполнять пространство вокруг Ассасина.

— Не бойся говорить, я здесь не для того чтобы обидеть.

Отредактировано King Hassan (2024-06-21 22:38:46)

Словам старца внимают чутко, но с некоторой опаской, это заметно. Мягкая улыбка на морщинистом, словно пустыня, лице Хассана призвана сгладить его резкое появление, хотя она и не помогает: девушка медлит с ответом, внимательно осматриваясь по сторонам. Первый не спешит отвлекать её от этого занятия, дабы не взбудоражить собеседницу ещё больше. Но вот, тревога от появления дедушки начинает сходить на нет, первые мысли незнакомки обретают форму и звук, на что Хассан медленно кивает, поглаживая свою бороду одной рукой, а второй удерживая трость подле себя на плече, словно вовсе это не деревянная палка, а меч.

В её замечаниях и последовавшей за ними просьбе нет ничего слишком странного, даже некоторую прямоту слов легко можно объяснить, и старец на несколько мгновений замирает. Он точно обдумывает услышанное, всё так же мягко улыбаясь и не сводя глаз с девушки, однако в дело вмешивается другая юная особа. Эта девушка одета совершенно иначе, в тон вывеске этого места для еды и отдыха, и очень вежливо она интересуется заказом у Ассасина.

Слуга немного медлит, но всё же вступает в короткий разговор, в ходе которого заказывает совсем немного: воду и картофель. Но после, глянув вокруг себя, добавляет ещё несколько простых блюд, однако прося доставить “за столик по соседству”. Конечно же, не заметить такой жест было попросту невозможно, ведь свой заказ Хассан делал сидя почти в упор к своей цели, и он поспешил дать объяснение, по-старчески посмеиваясь.

— Хо-хо, если желаешь быть услышанным – умей слушать. Похвально, да, хо-хо. Что же, раз быть мне рассказчиком первым, то прошу принять моё скромное угощение когда его подадут.

Чем дольше Ассасин находился вблизи этой девушки в чёрном, тем больше он улавливал странного в её присутствии. Если с её причастностью к обряду по призыву Святого Грааля сомнений не возникало, то вот с отметкой будто из-за Грани оставались вопросы. И раз уж ему позволили держать слово первым, то Хассан воспользуется этим, чтобы лучше “распробовать” всю эту тёмную ауру, и понять – то метка жертвы, или случайность.

— Зови меня Али, дитя, и не смущайся ибо не наставлять тебя я буду, — голос Хассана в этот момент звучит явно бодрее, словно он только и ждал разрешения говорить, — свой путь ты избрала, на том и стой. А я же держу свой путь, иной, давно и упорно. Я видел многое, и слышал многое, потому и приметил твой груз печали на празднике жизни. Не сужу тебя, дитя, лишь вижу поступки твои и тяжесть в них. Сам тоже ощущал я тяжесть, когда странствия мои шли по чужой земле, где и в молитве я не мог найти покоя. Но те соратники, что слушали и слышали меня, вселяли в сердце моё уверенность, безмятежность. И много слов не нужно, нет дитя, ты можешь говорить лишь то что первое идёт как мысль, подобно словам твоим про пищу. Что правда, то не ранит сердце праведное. Что мудрость, то не ускользнет от бдящего.

Старик явно мог бы говорить ещё больше, но принесённая еда ненадолго отвлекла Слугу. Он поблагодарил прислугу, после чего бережно набрал воды в ладонь и быстро промыл их, ведь так и нужно, и принялся медленно есть свой картофель, при этом поглядывая на свою собеседницу.